Консенсус с внешними партнерами достигается ценой разрыва молчаливого пакта с прокрымским большинством и явной демонстрацией пренебрежения к его свободному мнению?

В последнее время в российской внутренней политике мы наблюдаем две вроде бы противоположные тенденции. С одной стороны, почти неприкрытое обращение представителей власти к угрозам применения силы против представителей оппозиции, причем часто в виде прямых намеков на внесудебную расправу. Здесь, конечно, сразу приходит на ум недавнее телеобращение главы Россгвардии Виктора Золотова к Алексею Навальному с обещанием превратить его в «свежую отбивную», а в случае повторного «антикоррупционного» наезда – какой-то показательной экзекуции перед личным составом вверенной ему организации.

Политикам в истории случалось вызывать друг друга на дуэль (одному из них – министру финансов США Александру Гамильтону такая дуэль в свое время стоила жизни), но дуэльный кодекс предполагает право вызванного на дуэль на выбор оружия. В этом же случае речь идет не о дуэли, а о драке тренированного телохранителя с физическим более слабым соперником.

Между тем, дело одним – может быть, случайным - конфликтом, безусловно, не исчерпывается – видно, что «бархатный» в целом режим суровеет на глазах, и люди, демонстрирующие нарочитую суровость и способность не побояться общественного мнения в этом вопросе, проходят какой-то необъявленный кастинг на политическую «крутизну», которая, надо полагать, в ближайшее время будет очень и очень востребована.

Когда ситуация дойдет до предела, кому-то, как некогда сказал несчастный Носке, придется сыграть роль «кровавой собаки».  Подозреваю, что в ближайшее время мы увидим не одного кандидата на роль будущей «кровавой собаки».

Другим же трендом нашего времени может считаться негласная опала всего, что так или иначе связано с «системным консерватизмом», потерпевшим очередное и, боюсь, уже окончательное поражение в постсоветской России.

Я уже забыл, когда я в последний раз слышал про закон Мизулиной, равно  как и саму фамилию этого депутата, связавшего себя с борьбой против пропаганды гомосексуализма в среде несовершеннолетних.  Явно закатывается звезда министра просвещения Ольги Васильевой, из ведения которой недавно была взята вся сфера высшего образования. О другом представителей того же течения омбудсмене по делам детей Анне Кузнецовой тоже почти ничего не слышно.

Да и вообще все эти «скрепы», «традиционные ценности», «консервативные основы» - все, о чем вдохновенно говорил президент в своих Валдайских речах и посланиях Федеральному собранию – все это вмиг исчезло из общественного дискурса, будучи замещено поначалу ультра-модернистским «образом будущего», затем многочисленными технологическими «прорывами», а в последнее время – кажется, просто «ответственными  решениями, не перекладывающими бремя ответственности на будущие поколения».

От «консервативного поворота» 2011-2015 годов осталась только резко усилившаяся полицейская составляющая власти и, с другой стороны, полное забвение всех разговоров о «демократии».

Сегодня Россию вряд ли бы кто-то назвал «суверенной демократией» не потому что у этого слова не может быть эпитетов, а потому что в эпоху титанической битвы Трампа с «deep state» тема «демократии» потеряла не только внутреннюю, но и внешнюю респектабельность. «Демократия» перестала быть символом веры кого бы то ни было где бы то ни было, и даже не прекращающееся давление США на режим Асада теперь не требует апелляции к демократическому транзиту. Если «тирана» Асада сменит какой-то более дружественный Саудовской Аравии и Израилю тиран, типа нынешнего президента Египта, никого это не опечалит.

Может быть, в том случае, если в Белый Дом и на Капитолийский холм вернется партия, называющая себе Демократической, вместе с ней возродится и соответствующая риторика, но пока судьба «демократической идеи» волнует только профессиональных политологов. Но это, странным образом, в России не работает на дело консерватизма, который теперь вместе с демократией оказывается в общем списке «опальных идеологий», не котирующихся ни в Европе, ни в России.

У всего происходящего одно ясное и понятное объяснение.

Отношения с Америкой вступают в такую фазу, когда в ближайшее время можно уже без большой натяжки ожидать разрыва (или сокращения до минимума) всех дипломатических отношений.

Ясно, что Россия не уйдет из Сирии и не начнет силовое выдавливание с ее территории Ирана и Хехболлы (на что, видимо, рассчитывали Трамп и Болтон), но и США явно не откажутся от плана окончательно разделаться с Тегераном, не дав ему шанса ни на возвращение к ядерной программе, ни на усиление регионального влияния.

Поскольку Россия – волей неволей – прикрывает Иран в Сирии, то администрация Трампа, очевидно, не сменит в отношении нашей страны гнев на милость, и напряженность будет расти до пределов, установленных приоритетом выживания человечества.

Но Россия, идя на ссору с США, надеется сохранить добрые отношения со всеми другими развитыми странами мира – с Японией, которой Путин только что предложил заключить мирный договор без предварительных условий, с Германией, пока не отказывающейся от строительства СП-2, с Китаем, лидер которого впервые побывал на форуме во Владивостоке, – то есть со всеми иными державами континента.

Геополитика у нас получается прямо по Дугину, но идеологическая аранжировка этой геополитики будет отнюдь не дугинская: никакого антиглобализма, никаких альтернативных цивилизационных основ, никакой ценностной суверенности.

Неизбежная ссора с США должна быть оплачена окончательной ценностной демобилизацией России – перефразируя известную поговорку, наш «внутренний консервативный Воронеж» нужно не просто бомбить, он буквально должен быть стерт с лица Земли.

Вадим Цымбурский в полемике с Александром Дугиным когда-то остро выступал против подобной геополитической стратегии, по логике которой, сопротивление заокеанскому гегемону должно быть оплачено цивилизационным самостоянием России, которой надлежит просто раствориться в континенте, Напомню, что в своих «Основах геополитики» еще в 1990-е годы Дугин предлагал поделиться с Германией Калининградской областью, а с Японией – Южными Курилами - именно для того, чтобы этими территориальными уступками скрепить континентальный союз гигантов, нацеленный против атлантизма. Россию следует принести себя в жертву общей борьбе за свободную от Евро-Атлантики Евразию.

Надо признать, что если в 1990-е годы идеи Дугина звучали полной фантастикой, сегодня этот план выглядит чуть менее утопично. Но для того, чтобы у него появилась реальная перспектива, потребовалось, чтобы в Белом доме обосновался ярый враг  глобализма, непредсказуемой политики некоторого в равной мере опасались бы и континентальные державы Европы, и Россия, и Китай, и Иран, и обе Кореи.

Надо признать, что сегодня в России совершается непоправимая ошибка. Да, Америка зарвалась и обезумела. Но конъюнктура может тысячу раз поменяться, Берлин и Париж - союзники более чем сомнительные, Трамп, в конце концов, тоже не вечен, да и с Пекином тоже договариваться непросто. Но вот это ощущение, что консенсус с внешними партнерами достигается ценой разрыва молчаливого пакта с прокрымским большинством и явной демонстрацией пренебрежения к его свободному мнению, уже аукнулось «Единой России» не слишком впечатляющими результатами последних губернаторских и муниципальных выборов.

Кризис доверия не удастся компенсировать ни успехами футбольной сборной, ни даже международной славой.

Но, в конце концов, власть делает свой выбор, и он имеет свою логику. Имеет ли консервативное сообщество в запасе какую-то контригру, если власть окончательно повернет к «системным либералам» и заставит всех «системных консерваторов» принести им клятву вассальной верности (что, по существу сейчас и происходит)?

Предположим, убедить власть хотя бы сохранить баланс в отношениях между двумя крипто-партиями не удастся. Допустим, что все те, кто не будет готов поддерживать либеральные экономические, социальные и культурные преобразования власти, окажется вынужден уйти из системы. Какие шансы консерваторам сохраниться хотя бы в виде ценностно сплоченного сообщества?

У меня на этот счет нет какой-то цельной внятной стратегии, есть лишь некоторые соображения, которые я рискну высказать.

Даже если не удастся в России помирить окончательно консерватизм и демократию, от связки консерватизм – авторитаризм надлежит отходить окончательно. Консерватизм должен перестать восприниматься как инструмент авторитарной пропаганды. Еще в качестве «системных консерваторов» мы на сайте «Русская idea» упорно доказывали одну мысль, что даже русская традиция консерватизма, представленная в первую очередь славянофилами, не может быть безоговорочно отожествлена с авторитарным началом и беспринципным лоялизмом. Русские консерваторы-славянофилы отстаивали особый русский путь демократии, основанный на взаимном доверии общества и власти, и надо признать, что тогдашняя власть не сумела сохранить тот потенциал доверия, которым она обладала в XIX  веке.

Конечно, быстрое преобразование современной России в полноценную демократию европейского или американского образца невозможно без революционного взрыва, поэтому какие-то быстрые конституционные перемены сегодня будут малоэффективны. То, что возможно сегодня для консерватора – это твердая и солидарная защита основ местного самоуправления и региональных органов законодательной власти в тех случаях, когда его представители отстаивают локальные общественные интересы, сопротивляясь хищническим установкам грабительского капитала, который видит в любом общественном достоянии – лесных массивах, архитектурных памятниках и пр. - лишь ресурс для извлечения прибыли.

В этом смысле пример севастопольского Заксобрания – конечно, имеет важнейшее значение для консервативного дела в наше непростое время.

Рано или поздно аналогичные консервативные центры сборки возникнут и в других регионах России – нужно, чтобы консервативный интеллектуальный класс нашей страны играл роль «сшивки» этих точек консервативного сопротивления.

Особую роль в этом должны играть университетские центры, причем в первую очередь региональные. Поэтому второй пункт политической повестки консерватизма – помимо местного самоуправления, это борьба за университетскую автономию. Которая на сегодня, насколько я понимаю, фактически свернута. Очень было бы важно, если бы университетское сообщество, законодательные органы власти в регионе находились бы в тесном взаимодействии с местными приходами Русской православной церкви и желательно с какими-то сегментами патриотического местного бизнеса.

Но решающая роль, конечно, должна быть у местного интеллектуального класса – как только локалистское сопротивление берут под контроль другие силы – возникает сразу же опасность криминализации такого сопротивления. Поэтому главными центрами русского консерватизма будущего должны стать кузницы кадров интеллектуального класса – то есть университеты.

Из этого императива вытекает другая задача – удержание консерваторами лидерства в цехах производства гуманитарного знания, причем в условиях отсутствия опоры на административный ресурс, который будет настроен в пользу всего либерального. Консерваторам надо отвоевать лидерство в философии, филологии, истории, социологии, политологии – сделать это можно только при великолепном владении всей современной западной гуманитарной науки, но при способности переосмыслить ее выводы в духе будущих задач русской цивилизации.

Поэтому безусловно необходимо взаимодействие отечественных консерваторов с представителями консервативной, или, как сейчас модно говорить, пост-либеральной мысли Запада, которая сегодня, кстати, переживает подъем в условиях очевидного кризиса Евро-Атлантической цивилизации.

Не следует только принимать без критики любое интеллектуальное и политическое поветрие, идущее на Западе, особенно в том случае, когда мы не знаем его идейных и материальных предпосылок. Мы вот все аплодировали Брекзиту, не давая себе труда разобраться в том, кто стоит за Брекзитом и какой будет Великобритания после Брекзита? Россия обрадовалась, что среди лидеров этого движения оказался откровенно симпатизирующий нашей стране Найджел Фарадж с его собственной партией. Мы приняли его в качестве какой-то перспективной общественной фигуры, а он сразу после победы Брекзита добровольно ушел в тень. Консерватизм на Западе, как я уже сказал, очень мощная интеллектуальная сила, но не надо думать, что все консерваторы – обязательно политические союзники России.

Но тем не менее все самое интересное и увлекательное в интеллектуальной жизни Запада происходит сегодня именно в консервативном лагере – либеральный мейнстрим все больше и больше вырождается в скучный официоз, не дающий реальных ответов ни на какие животрепещущие проблемы сегодняшнего дня – ни социальные, ни экономические, ни культурные, ни тем более религиозные.

Итак, залог выживания консерватизма в наступающие нелегкие времена это сочетание нескольких принципов: политический локализм, защита местного самоуправления, восстановление университетской автономии и всемерная поддержка региональных университетских центров, пристрастно критическое отношение к любым социальным инновациям, идущим из Евро-Атлантики, наконец, тесное взаимодействие с консервативными сообществами других цивилизаций, но при трезвом понимании того, что любой внешний успех консерватизма в нашем сегодняшнем мире обязательно будет оплачен уступками по принципиальным вопросам сильным мира сего.

Поэтому на сегодняшний день чистота консервативных принципов важнее внешнего успеха. Консерваторам нет нужды сломя голову прорываться к власти, потому что сразу после победы исчезают Фараджи и появляются Болтоны. Как говорил вождь совсем другого движения: «Лучше меньше, да лучше».

Поэтому консерватизму не стоит сегодня играть в оппортунизм, а стоит укреплять внутреннюю связность, внутреннюю сплоченность, чтобы лет через десять стать лидирующей силой независимой русской общественности, опирающийся на союз эко- и архо- защитников, местного патриотического бизнеса и университетского сообщества.

Но все это будет работать только в том случае, если у общественного консерватизма появится какая-то внятная федеральная структура, возможно, неполитического характера, к  которой каждый из местных активистов сможет обращаться за поддержкой в случае наезда на них региональных властей или криминальных структур. Проще говоря, нужно такое консервативно-демократическое «Яблоко» - почему бы ему не носить славное имя «Беседа» по имени общественно-политического московского кружка начала XX века, объединявшего либеральных славянофилов и консервативных западников. А можно дать этому объединению имя «Воронеж» - заранее защищаясь от желания власти его символически «разбомбить». А можно дать ему имя «Форпост» по имени того ресурса, на котором я пишу эти строки.

Не следует ждать, что всех укрепившихся на этом «Форпосте» в ближайшие дни позовут в действующую армию, или в какую-нибудь ученую лейб-гвардию, но спустя лет десять в стране не будет силы более авторитетной, чем мы, то есть все те, кто не поддался на коррупцию, шантаж, разнообразные угрозы и соблазны и продолжал делать свое дело. Рано или поздно обнаружится культурное, экономическое и внешнеполитическое банкротство любой стратегии, пренебрегающей внутренним консенсусом ради согласия с любыми внешними партнерами.

Но пока жителям нашего символического Воронежа придется посидеть в бомбоубежище.