На любой политический кризис можно взглянуть с разных сторон, и его истоки можно прослеживать, выбрав за исходную точку разное время. На нынешний кризис в России, связанный с грядущими выборами в Мосгордуму, разумно было бы посмотреть в перспективе восьми лет, то есть выбрав в качестве точки отсчета кризис, который последовал за объявлением о возвращении Владимира Путина во власть и декабрьскими думскими выборами, на которых не слишком для себя удачно выступила партия «Единая Россия».

В 2012 году Путину удалось более менее благополучно вернуться к президентскому служению, переместив своего преемника Дмитрия Медведева в кресло премьер-министра. Однако режим третьего срока уже значительно отличался от того, который был сформирован самим Путиным и его командой в 2007 году, к моменту передачи власти Медведеву. В результате объявленных Медведевым политических реформ были возвращены выборы губернаторов в регионах и значительно облегчена регистрация партий. «Единая Россия» с этого момента перестала быть единственной партией начальства: в ряде регионов победу одержали и сформировали исполнительную власть представители так наз. думской оппозиции – то есть таких партий, как КПРФ, ЛДПР и «Справедливая Россия». В 2013 году в Москве состоялись остро конкурентные выборы главы столицы, на которых главный оппозиционер России Алексей Навальный собрал 27 % голосов. Оппозиции в Москве, в том числе несистемной, теперь давали возможность беспрепятственно проводить массовые митинги протеста, что и происходило много раз по целому ряду поводов, включая запрет на усыновление российских детей иностранцами или же присоединение Крыма.

Отмечу еще ряд моментов. В 2016 году спикером Государственной Думы ста бывший куратор российской внутренней политики Вячеслав Володин, и с этого момента началось очень постепенное движение нижней палаты российского парламента и господствующей в ней фракции «Единая Россия» к обретению известной доли самостоятельности от исполнительной власти. Двумя годами ранее, в сентябре 2014 года в присоединенном к России городе Севастополь состоялись первые выборы в Заксобрание, по итогам которых в этом органе власти сформировалось устойчивое большинство депутатов, в основном — недавних активистов Русской весны, которые впоследствии вступили в острый конфликт с исполнительной властью в Севастополе. Возник прецедент независимого городского представительства, и его лидерами стали те самые патриоты России, кто возглавил пророссийское восстание в городе и привел его «в родную гавань».

Если все-таки отступить назад к 2012 году, то нужно сделать вывод, который по своим причинам сегодня не решаются делать в России ни власть, ни либеральная оппозиция. Режим прошел кризис 2011-2012 годов относительно благополучно по той причине, что сумел доказать, что способен к переменам в духе медленной, постепенной демократизации, способен к модернизации.

Режим спасло в тот момент отнюдь не темное непросвещенное большинство, готовое присягнуть любой железной руке, гарантирующей минимум жизненных благ. Режим поддержал на выборах 2012 и последующих годов умный консервативный избиратель, признающий приоритет государственного суверенитета, но при этом не желающий видеть свою страну патримониальной диктатурой среднеазиатского образца.

Этот разумный консервативный избиратель был готов и дальше голосовать за Путина, но только при том непременном условии, что президент олицетворяет эволюционный путь развития в сторону современного общества, где есть справедливый суд и свободный парламент. Ради задачи национального возрождения этот избиратель был готов примириться с элементами авторитаризма, но только в том случае, если он понимал, что элементы эти носят временный характер и обусловлены они реальными национальными интересами, а не корыстными потребностями элиты.

Проблема состояла в том, что этого консервативного избирателя в России никто не представлял в публичной политике. По-существу все системные партии в России выражали интересы тех или иных сегментов деидеологизированной бюрократии. Несистемная либеральная оппозиция, очевидным образом, была далека от подобного консервативного, но при этом не реакционного образа мысли. В числе радикальной патриотической оппозиции пребывало много поклонников самодержавия или сталинского режима и даже если радикал-патриоты заигрывали с демократической идеей, то делали это без особой любви к институтам суда или представительства. Поэтому многие люди того консервативного образа мысли, который я пытаюсь охарактеризовать, с надеждой смотрели в сторону Севастополя, в котором пять лет работало независимое законодательное Собрание, лидерами которого были вполне по современному мыслящие патриоты, и многие из них пребывали под западными санкциями за участие в событиях весны 2014 года. Нам казалось, что именно здесь в легендарном городе русского флота рождается то соединение русской идеи и свободы, которое смогло бы стать характерным признаком русской цивилизации в XXI веке.

Впрочем, для менее патриотически настроенной общественности символом постепенной либерально-консервативной эволюции режима стал мэр Москвы Сергей Собянин. При Людовике XIV бывшие участники дворянской Фронды потеряли Генеральные Штаты, но приобрели Версаль. Участники так наз. Болотной фронды приобрели собянинскую Москву с ее бесконечными выставками, музейными комплексами, телестудиями – приложением деятельности бесконечно разросшегося в своем объеме креативного класса.

Однако молодым и активным представителям этого класса нужна была для полноты самореализации также и общественная активность. И вот примерно с 2016 и особенно 2017 года, довольно значимых для Москвы муниципальных выборов, стало давать о себе знать новое явление столичной жизни – районный активизм. Едва ли не в каждом московском районе стали появляться группы людей, отстаивающих местные парки и скверы, архитектурные памятники, детские сады и больницы от уничтожения в ходе тотальной застройки. Трудно было не прийти к выводу, что рано или поздно эта проблема выйдет на общегородской уровень. При этом что-то аналогичное стало происходить и в других городах России – в том числе в связи с проблемами утилизации мусорных отходов.

Возникал естественный вопрос, если в Севастополе столь эффективно борется с произволом администрации местное Заксобрание, отчего же нельзя повторить его опыт и в Москве, где проблем в разы больше? Местное представительство, конечно, не способно самостоятельно решить экономические проблемы города, но стать надежным защитником природных зон, исторической застройки оно вполне в состоянии.

«Прогрессивный локализм», как назвали это явление американские эксперты Роберт Аткинсон и Майкл Линд, явно набирает силу в России, что и неудивительно в условиях «сетевого сообщества». Еще десять лет назад я не знал о том, что отдельные фонари в нашем спальном районе Раменки относятся еще к 1940-м годам и в этом смысле представляют некоторую ценность, несколько лет назад я узнал об этом из публикаций какого-то местного краеведа, которые я обнаружил в Сети. Соответственно, вчера бы у меня не было особого мотива бороться за сохранение этой реликвии, а сегодня она у меня появилась, тем более что мое возмущение могут в случае угрозы этой реликвии разделить десятки или сотни жителей моего микрорайона, с которыми я могу найти контакт по социальным сетям.

Было очень опрометчиво полагать, что вот этот районный активизм не станет рано или поздно политической проблемой общегородского уровня, что муниципальные депутаты, получившие известность на этой волне ностальгии по недавнему прошлому и стремления сохранить его атрибуты в настоящем, вот этот по сути стихийный консервативный протест жителей крупного города за сохранение облика своего района не выльется в конце концов в политическое движение всемосковского и шире – всероссийского – масштаба. Так это и произошло.

При этом проблема состоит еще и в том, что сегодня власть не может объяснить свои явно несправедливые действия по снятию отдельных кандидатов с выборов за якобы неправильно собранные подписи исключительно происками заграницы или же влиянием хищных олигархов. В Севастополе с выборов были сняты – по совершенно ничтожному формальному основанию — те партии, в руководстве которых были герои Русской весны, рискнувшие своими жизнями и своим благополучием в борьбе за интересы России. Даже аргументы такого криптомонархического толка в духе «Нет Путина, нет России» сейчас не работают именно по той причине, что даже в Москве формально оппозиция сейчас не выступает против конкретно Путина. О Севастополе и говорить нечего – там просто нет антипутинских сил в городе, там есть люди, которые не хотят расставаться с городским самоуправлением и самостоятельностью народного представительства.

Иными словами, в 2019 году система как будто продемонстрировала предельную ограниченность своего модернизационного потенциала. По своим структурным причинам, в силу явной зависимости от элитных интересов – в частности, от интересов строительного лобби или же иных влиятельных бизнес-групп – система не способна пойти даже на ограниченную демократизацию, расширить пространство местного самоуправления, открыться для элементов районного активизма, даже при условии его общей политической лояльности.

И это торможение модернизации на всех фронтах – на московском, на севастопольском, на общефедеральном (учитывая, что предложения о расширении прав представительной власти по формированию правительства не находят поддержки в администрации) приводит, с одной стороны, к разочарованию граждан и падению цифр поддержки президента, а с другой стороны – к обострению внутриэлитного противостояния. И как это часто бывает в ситуации острого элитного кризиса, разные стороны конфликта уже начинают обращаться за символической поддержкой к прозападным силам в обществе, что само по себе чревато очередным государственным коллапсом, который может – в случае начала очередной российской смуты — привести к краху всей системы мировой безопасности

Безусловно, демократия в России не может не иметь определенных ограничений. Но одно дело – ограничения, налагаемые законом, пускай и чрезмерно жестким, другое – демонстративное нарушение этого закона, свидетельствующее о том, что система не готова играть по ее же собственным правилам.

Второе никогда не приводило ни к чему хорошему. У власти есть один-единственный позитивный, хотя и неудобный выход: выпустить в федеральное поле новую патриотическую оппозицию, способную отобрать у прозападных сил монополию на протест, привлечь к себе все борющиеся за локальное самоуправление силы под общей консервативно-демократической платформой. Которые бы, не подвергая сомнению и вызову основы внешней политики Путина, тем не менее настаивали бы на острожном, но неуклонном продвижении государства в сторону политической демократизации.

Если бы такая консервативно-демократическая альтернатива победила в начале XX века, Россия прошла бы фазу буржуазной трансформации без срыва в коммунистический тоталитаризм. Если бы она смогла победить в конце того же столетия, возможно, Советский Союз не был бы ввергнут в олигархический хаос, выходом из которого стал режим личной власти вначале Бориса Ельцина, а затем – Владимира Путина. Сейчас еще есть шанс эволюционным путем пройти нынешний кризис, но для этого администрации следует пересмотреть свое отношение к региональному самоуправлению и представить обществу феномен севастопольского Заксобрания как пример для подражания, а не как некую аномалию, требующую исправления.

Лучшим выходом из этого кризиса мог бы стать широкий патриотический консенсус, который не позволил бы прозападной оппозиции рано или поздно прорваться к власти на основе естественно растущих протестных настроений в обществе, как это в конце концов произошло в Сербии 2000 года, а затем на Украине в 2004 и 2014 годах.