Россия перед выбором: Модернизационный прорыв или охранительство? (ч.2)

Запрос российских элит на консерватизм блокировал развитие страны (ч.1)

Тем, кто занимается не только политическими исследованиями, но и практической геополитикой, не нужно задавать вопроса по поводу того, почему задача обеспечения «прорыва» встала перед Владимиром Путиным в полный рост только с момента начала его четвертого президентского срока. Дело в том, что до середины 2018 года, а точнее — до личной встречи президентов России и США в Хельсинки, соответствующих условий для реализации прорывных технологий в сфере не только внешней, но и внутренней политики по большому счету не существовало.

Только на встрече с Дональдом Трампом 16 июля 2018 года президенту России удалось достичь определенных договоренностей о начале согласования действий российских и американских властей на самых проблемных для двусторонних отношений направлениях внешней политики и, прежде всего, в Сирии и на Украине — в ответ на некоторые уступки РФ Госдепу в экономической (энергетической) сфере. До этого момента российское руководство не только испытывало колоссальное и системное давление со стороны некоторых ведущих западных государств и международных структур (НАТО, Евросоюза, ВТО, МВФ, ПАСЕ, ОБСЕ и других), но и пребывало в состоянии чрезвычайной геополитической зависимости и неопределенности, что ограничивало его в своих действиях. Любые решения Кремля, связанные со стремлением к развороту страны в сторону снятия тех или иных (прежде всего, финансовых) зависимостей от западных структур, сопровождались серьезными рисками. Здесь достаточно вспомнить, что легитимная защита Россией Крыма после прозападного и пронацистского переворота в Киеве и возникновения угрозы Черноморскому флоту РФ и русскому населению полуострова вызвала волну репрессий со стороны Запада, выражающуюся не только в объявлении России экономических санкций, но и в наступлении на неё по всем фронтам: экономическому, политическому, информационному и даже военному. Очевидно и то, что гибридная война против России была бы развязана Западом в начале нулевых годов текущего века в любом случае, и повод для этого все равно был бы найден или спровоцирован: в 2008 году западные стратеги спровоцировали нападение грузинских военных на Южную Осетию и российских миротворцев, но это была «проба пера». С 2014 года провокации против РФ и откровенные военные операции против РФ и русских (например, на Украине, в Сирии, Армении, в странах Балтии и проч.) были поставлены на поток.

Сегодня эта неопределенность на порядок ниже — несмотря на новую волну русофобии в США в ответ на встречу Путина и Трампа в Хельсинки. В настоящее время не только Россия, но и ряд других мировых игроков, включая страны БРИКС и администрацию Дональда Трампа, так или иначе проводят линию на формирование новой, по сути, альтерглобалистской модели «мирового порядка» — при том, что американские глобалисты (Фининтерн) утрачивают свои исключительные позиции в мире, национал-глобалисты Трампа в условном союзе с Россией и Китаем только-только разворачивают свою деятельность, а пораженные глобалистскими и антиглобалистскими вирусами европейские элиты, лишаясь безусловного военно-политического прикрытия со стороны Госдепа, вынуждены пересматривать свою позицию по отношению к Российской Федерации.

Начало становления многополярного мира взамен планетарной монопирамиды во главе с «исключительным» государством, находящимся на самом деле под пятой Федеральной резервной системы США, — это принципиально новый и набирающий силу геополитический тренд.

Второе важное условие реальной модернизации страны

Ранее мы говорили о том, что в условиях, когда какое-либо общество нуждается в политической и экономической модернизации (а постсоветская Россия, вне всякого сомнения, в ней нуждается), наличие реального субъекта перемен и концентрация в его руках не только формальных полномочий, но также подлинной власти и воли становятся важнейшими условиями успеха модернизационных проектов и программ… Мы говорили также, что с учетом названного обстоятельства поствыборную концентрацию власти в руках Владимира Путина можно только приветствовать, и что модернизации в России, увы, до сих пор не произошло, в том числе и по той причине, что Владимир Путин, возможно, не получил соответствующих полномочий от правящих в РФ олигархических структур.

Автор этих строк с сожалением констатировал, что сверхполномочия нового российского правящего сословия были использованы им не для развития страны во всей её цивилизационной целостности, но для консервации «демократических» завоеваний, в первую очередь, — итогов приватизации крупнейших национальных активов РФ. Несколько конкретных «групп интересов» приватизировали власть и восстановили в России советскую административную систему управления страной под себя в новом формате — так называемого «частно-государственного партнерства» (выражаясь не канцелярским, но политическим языком — в формате сращивания бизнеса и власти) и в ситуации ускоренного формирования в России сословно-кастового общества.

Добавлю к этому тезису утверждение, что еще одним и вторым по алгоритмике — аксиоматическим — условием потенциального прорыва России в своем развитии является наличие у субъекта модернизации (у главы государства) соответствующей долгосрочной стратегии, базирующейся на объединяющей нацию созидательной идеологии.

Разумеется, любая эффективная национальная идеология имеет сложную структуру, так что политическим аналитикам следует отличать официальную идеологию (для народного большинства) от геополитической доктрины сословной элиты, рассчитанной на внешнюю аудиторию, а также от идеологии, отражающей истинные потребности и интересы правящей группы и являющейся, как правило, так называемым «скрытым знанием».

Утверждение о якобы отсутствии сегодня в РФ национальной идеологии — еще один штамп современного российского политикума. В действительности в России сегодня нет всего лишь официально принятой (формальной) общенациональной идеи, понятной большинству граждан России. Реальная же идеология, отражающая подлинные интересы правящего класса, не только существует (в неявном виде), но и постоянно корректируется.

Известно, к примеру, что в позднесоветский период (полагаю, что не при Михаиле Горбачеве и даже не при Юрии Андропове, а уже при Леониде Брежневе и, частично, при Никите Хрущеве) в советских элитах сформировался четкий и системный корпоративно-номенклатурный запрос на трансформацию «коммунистической» идеологии правящей номенклатуры в «прагматическую», то есть на дрейф государства в сторону утилитарности, космополитичности и «демократичности» своих базовых мировоззренческих оснований. Этот запрос был прикрыт первоначально такими партийными лозунгами-установками, как «разрядка международной напряженности», «разоружение» и «конвергенция двух систем», а затем — «перестройка», «строительство социализма с человеческим лицом», «ускорение» и «гласность».

Задача эта (смены базовых идеологем на государственном уровне), в конечном счете, была в нашей стране решена, хотя и не в том варианте, как это предполагалось и подавалось в партийных структурах, поскольку основным субъектом процесса трансформации советской системы уже в конце 80-х годов — вместо Компартии и идеологического отдела ЦК КПСС — стали ведущие советские административно-олигархические кланы и целый ряд зарубежных компаний, think tanks и ТНК. Они же оказались в итоге основными бенефициарами названных перемен.

Перехват функции главного оператора российской антисоветской трансформации прозападными политиками и структурами (кульминационным актом этого перехвата стали события августа 1991 года в Москве; финальным актом — упразднение СССР и, следовательно, союзных структур) привела к замене, уже в «новой России», «перестроечной» компартийной квазиидеологии «управляемых перемен» откровенно антикоммунистической, а местами и русофобской политической доктриной новой компрадорской элиты, прикрываемой лозунгами-требованиями «демократических реформ». Соответственно, упразднение СССР в декабре 1991 года, а также «шоковая терапия» и ваучерная приватизация Гайдара-Чубайса (1992—1994 гг.) имели мало общего с собственно демократизацией российского общества, докатившегося до развязывания войны в Чечне в конце 1994 года, олигархической «семибанкирщины» в 1995—1998 гг. и дефолта российской экономики в 1998 году.

К концу 1998 года задачи осуществления в СССР-РФ антисоветского, пролиберального и прозападного государственного переворота были в основном решены, после чего в правящем классе РФ оформился запрос на новое идеологическое прикрытие — на обоснование сохранения в руках новой элиты приобретенных (часто не законно или не совсем законно) активов, включая государственную власть. Этим было продиктован и выборе преемника Бориса Ельцина, как представителя одной из силовых структур, призванных сыграть охранительную функцию в период перехода страны от «либеральных реформ» к политике стабилизации политической ситуации в государстве и закрепления в нем новой, сословной социальной структуры.

Запрос российской элиты на сохранение своих «завоеваний» стал основанием для заказа ею разработки полуофициальной (не обязательно закрепленной-де-юре, но как бы общепризнанной-де-факто) идеологии консервативно-охранительного типа

Первой версией такой идеологии стали конструкция так называемой «суверенной демократии» и тезис о необходимости достижения российским обществом некоего «либерально-консервативного консенсуса» в элитах. Разумеется, такая откровенно олигархическая версия охранительной идеологии не была поддержана в обществе, поскольку одновременно с вбросом в российские СМИ названных выше идеологем власть приступила к административно-силовой реализации политики «монетизации льгот» (сворачивания объема мер государственной поддержки населения), выталкивая тем самым из числа участников ключевых политических согласований народное большинство. Отсюда и постепенный рост протестных настроений в России после 2005-го года, вылившийся в 2011—2012 гг. в массовые антиправительственные акции в самых разных городах России, которые естественным образом оседлали (в интересах олигархической системы) прозападные политики-популисты и так называемый столичный «креативный класс».

Власти ответили на митинги в Москве, «Марш миллионов», «Оккупай Абай» и другие акции протеста выборочными посадками «стрелочников» по 212 и 318 статьям Уголовного кодекса РФ — при том, что ни один известный либерал (суть сторонник монетизации) не пострадал.

После того как низовой протест (левых и патриотов) в России был подавлен, во власти помимо традиционной для сторонников «либерально-консервативного консенсуса» ориентации на ужесточение политики по отношению к несогласным оформился также альтернативный тренд — на более внимательное отношение чиновников к нуждам населения. Думаю, не надо объяснять, что до сих пор первый подход превалирует в деятельности правительства РФ и партии «Единой Россия», а второй — в решениях президента Российской Федерации и ОНФ.

Владимир Путин как субъект модернизации России и его враги

Сегодня можно с уверенностью утверждать, что чиновники и кремлевские горе-идеологи периода нулевых годов 21 века подставили новый правящий класс, подсунув ему курс на конфронтацию с населением страны. Этот класс объективно нуждался не столько в либерально-консервативном консенсусе, сколько в установлении доверительных (в идеале солидарных) коммуникаций с народным большинством, и не столько в репрессиях по отношению к протестным силам, сколько в формировании как бы консервативной версии обоснования неизбежности, важности и позитивности идеи «капитализма с человеческим лицом».

Нужно было не просто научить молодежь любить Кремль и Газпром: важно было привить всем поколениям страны чувство уважения или хотя бы лояльности к сформировавшейся в России политической системе как таковой. Вот почему Владимир Путин не принял навязываемые ему примитивные «либерально-консервативные» (читай — проолигархические) схемы в духе не-путинского, а местами и антипутинского «Плана Путина». И вот почему после десятилетия бесплодных попыток «застолбить» в России узкокорпоративную монетаристскую идеологическую модель «периферийного» типа, в стране началось оформление и укрепление принципиально иного тренда: переориентации правящего класса с идеологем «либеральных реформ» и «открытого общества» на идеологемы «патриотизма» и «суверенного развития».

Отмечу, что основная заслуга началу такой переориентации принадлежит президенту России Владимиру Путину

Еще в начале нулевых гг. глава РФ четко уловил взаимосвязь и динамику двух глобальных политических трендов начала 21 века: во-первых, нарастающего давления на Россию западных стран и ТНК (отсюда — известное программное выступление главы РФ в Мюнхене на Международной конференции по безопасности в 2007 году), а во-вторых, формирования новой ситуации в самом российском обществе: роста в стране социальной напряженности, нарастания патриотических настроений и ожидания, в связи с этим, предложения от власти народу России новой общенациональной повестки дня. 

В сентябре 2013 года, в интервью российскому «Первому каналу» и агентству «Ассошиэйтед Пресс» Владимир Путин идентифицировал себя как «прагматика с консервативным уклоном», тем самым сформировав заказ правящего класса на формирование в обществе — в качестве официальной идеологии — консервативного варианта патриотической идеи. 

Запрос правящей элиты на идеологию «консерватизма» абсолютно логичен и органичен. Однако же запрос этот касается не только мировоззренческих аспектов, но также и модели государственного устройства. Очевидно ведь, что если для идеологии «либеральных реформ» характерна модель «демократической республики» с её «балансом властей», как бы свободой прессы и собраний, политическим плюрализмом, парламентаризмом и олигархическим беспределом, то для консервативно-охранительной модели свойственны принципиально иные приоритеты и, в первую очередь, доминирование государственных (бюрократических) интересов над интересами общества и бизнеса со всеми вытекающими отсюда последствиями. 

В принципе, консерватизмы бывают самыми разными. В случае с Россией консерватизм может быть постсоветским, имперским, прозападным неоконсервативным, традиционалистским, модернизационно-технократическим и проч. К сожалению, из всех разновидностей консервативного пути российский правящий класс, похоже, склонен остановиться пусть и не на самом худшем, но очевидно на не идеальном и весьма архаичном варианте — введении в РФ института конституционной монархии. 

В принципе, консерватизмы бывают самыми разными. В случае с Россией консерватизм может быть постсоветским, имперским, прозападным неоконсервативным, традиционалистским, модернизационно-технократическим и проч. К сожалению, из всех разновидностей консервативного пути российский правящий класс, похоже, склонен остановиться пусть и не на самом худшем, но очевидно на не идеальном и весьма архаичном варианте — введении в РФ института конституционной монархии. 

Сегодня ряд «групп влияния» в российской власти, судя по всему, решили выйти за пределы традиционных политических дискурсов, связанных с противостоянием «левых» и «правых» или же «белых» и «красных». (Иногда проще кардинально сменить политическую парадигму, чем распутывать тугой узел сложившихся в обществе противоречий). Ведущие российские «группы влияния» решили взять на вооружение хорошо известную имперскую «патриотическую» триаду — «самодержавие-православие-народность» и преобразовать её, если называть вещи своими именами, в «монархию-квазиправославие-псевдонародность». 

Понятно, что приставки «квази» и «псевдо» появились здесь в силу описанной мной выше сложной структуры используемой правящим классом идеологической доктрины, когда за привлекательной для масс риторикой, как правило, скрывается корпоративный и меркантильный интерес элит. В этом смысле монархия — весьма привлекательная для элит сущность, в то время как ориентация на православие в данном случае призвана скрыть курс власти на формирование в России сословного общества и соответствующих институций смирения неэлитного большинства, ну, а как бы «народный» характер нового государственного устройства призван смягчить предлагаемый государственный абсолютизм декорацией наличия в обществе «демократических» институтов как «органов народовластия». 

Почему конституционная монархия кажется некоторым представителям правящего в России класса наиболее подходящим способом устройства государственной власти? 

Во-первых, эта модель государственного устройства решает проблему преемственности власти в РФ путем учреждения новой правящей династии узким кругом лиц, минимизируя шансы прихода к власти после Владимира Путина представителя какой-то альтернативной корпорации или же народного большинства. 

Во-вторых, монархия призвана и реально может легитимировать сложившееся в России новое сословно-кастовое общество, что является вожделенной мечтой нынешних элит. 

В-третьих, «монархическая Россия» надеется войти в семью королевских семей Европы в какой-то конкретной позиции (ну, например, в качестве «младших родственников» Виндзоров) — и это рассматривается многими российскими монархистами как удобный, эффективный и вполне естественный способ встраивания России в «мировое сообщество», то бишь в Западный мир. 

Правящие в России элиты наверняка имеют в своем распоряжении и другие аргументы в пользу учреждения в России новой (не романовской) царской династии. Однако есть в названном плане одна большая заковыка, которая может обрушить планы российских монархистов: российские национально-ориентированные элиты (опирающиеся на силовиков) хотят избрать на царство в РФ управляемого ИМИ монарха, в то время как известные зарубежные «группы влияния» (опирающиеся на российских компрадоров и прорвавшихся во власть власовцев) нацелены на воцарение в России своего представителя. И компромисс между этими двумя группами вряд ли возможен, а если и возможен, то ценой серьезных уступок российского правящего класса западным «партнерам». 

Помимо прочего промонархическая трансформация государственного устройства России наверняка вступит (и уже вступает) в неизбежное противоречие с задачами динамичного и суверенного развития страны. Стремление российских элит к консервации в РФ нынешнего состояния при архаизации политической системы государства если не убивает на корню национальный потенциал развития, то существенно минимизирует его, а также соответствующим образом деформирует всю кадровую политику государства.

Курс на внедрение в России монархической модели управления государством и корпоративизацию системы принятия решений уже сегодня блокирует усилия президента России по организации прорыва в экономике и других сферах общества

Наконец, еще одна проблема, которая возникает в случае усиления в России монархического тренда, — это неизбежность полного исключения из российского политикума постсоветского сегмента, что при нынешней ориентации на советские ценности миллионов россиян (до 60% населения, если верить социологическим опросам) невозможно без серьезных потрясений. 

Ключевое противоречие между двумя группами российских элит 

Расстояние между главой государства, объективно призванным обеспечить «прорыв» России (её экономическую, политическую и т. п. модернизацию), что невозможно при опоре на народ, и правящими в РФ олигархическими группами, заинтересованными в решении утилитарных и узкокорпоративных задач, нарастает день ото дня. 

Президентские выборы, состоявшиеся в марте 2018 года, были заявлены, как предмодернизационные: Владимир Путин обещал избирателям «прорыв», как минимум, в экономической сфере. Чего, к сожалению, пока не происходит. Происходит, судя по последним инициативам правительства, например, по содержанию предложенной им «пенсионной реформы» и характеру некоторых дополнительных мер по сбору налогов, обратное: рост объема деструктивных решений на всех уровнях государственного и муниципального управления, что, как я полагаю, связано с почти полной идеологической, мировоззренческой и ценностной дезориентацией правящего класса.

Далеко не все представители российской элиты выстроены под грядущий монархизм; образ будущей России внутри правящего класса весьма причудлив и противоречив. Однако те олигархические группы, что сориентированы на уступки Западу в обмен на исключение их представителей из санкционных списков (а они, по-видимому, доминируют во многих федеральных органах власти), уже через месяц после инаугурации президента начали наступление на главу государства. В частности, так называемая «пенсионная реформа» правительства РФ, запущенная 14 июня 2018 года, по факту стала одной из ключевых атак на президентский замысел обеспечения «прорыва» и его курс на «суверенизацию» России. 

С моей точки зрения, существующее сегодня во власти основное «диалектическое» противоречие между двумя ключевыми макрогруппами — сторонниками «прорыва» России и сторонниками жесткого охранительства — рано или поздно будет разрешено… путем ухода с политической сцены одной из сторон противоречия. Либо глава государства сформирует новое правительство, способное если и не приступить к реализации стратегии прорыва, то, по меньшей мере, продолжить движение страны в направлении достижения ею национального суверенитета, каким бы (опять таки монархическим, премьерским и т. п.) не было его оформление, либо его место займет такой представитель правящего класса, который окончательно свернет любые пронациональные тренды и встроит Россию в качестве периферии в Западный или иной, более конкурентоспособный, чем РФ мир в качестве «новой империи» (возможно в границах 16–17 века) или же «демократической республики» (возможно в еще более узких границах).

Вариант затягивания балансирования между двумя группами российских элит как между двумя сторонами названного противоречия, чреват накоплением в стране разрушительных процессов, следствием чего может стать обрушение государства по аналогии с тем, как это произошло в начале прошлого века с Российской империей, а в конце прошлого века с СССР. Так что различные заявления со стороны русофобов о том, что «РФ вот-вот распадется», объясняется не только мечтами и грезами наших противников, но и, не исключено, ощущением того, что в современной России имеются реальные предпосылки для этого развала. 

Необходимость принципиальной смены правящей элиты диктуется Владимиру Путину и целым рядом внешних обстоятельств. В первую очередь, тем объективным обстоятельством, что олицетворяемый Дональдом Трампом национал-глобалистский тренд в развитии мировых экономической, политической и иных систем требует перехода мира на так называемую цивилизационную модель его устройства. Границы трансрегиональных цивилизаций (российской цивилизации в том числе — как одного из 5–6 полюсов нового многополярного мира) должны будут совпасть с границами ведущих экономических союзов и валютных зон. В этом случае исключительная роль ФРС и американских демократов (Фининтерна), а также их партнеров в Российской Федерации , должны быть существенно ограничены. 

Формирование (в основном) контуров нового многополярного мира должно завершиться предположительно в 2024—2025 гг. — к окончанию сроков правления Владимира Путина в России, а Дональда Трампа — в США.

К этому времени в нашей стране должны быть решены все задачи, связанные с созданием в РФ объективных и субъективных условий для реализации в ней стратегии модернизационного развития. Навязываемая же России альтернатива — консервация в ней политического и экономического состояния (да еще и в монархическом формате) — станет серьезной предпосылкой к формированию в стране центробежных сил как факторов её дальнейшей «деимпериализации» и дезинтеграции посредством выхода из состава РФ тех или иных республик.

О том, как избежать деградации и распада страны и перейти от банального удержания «демократических» завоеваний к реальному прорыву России, мы поговорим в следующей статье.